Ответ постмодернизму

Ответ агностицизму

(точка зрения, которая заключается в том, что человек «или не знает, или не может знать... В богословии эта теория заключается в том, что человек не может достичь познания Бога» (Trueblood, PR, 344])

Агностицизм Иммануила Канта

Содержание познания определяется разумом

Между нашим знанием и действительностью пролегает непреодолимая пропасть

Суть агностицизма Канта Ответ

Агностицизм сам себе противоречит Категории разума соответствуют действительности, иначе агностицизм не может быть сформулирован Невозможно делать утверждения о существовании без утверждения чего-либо в отношении сущности (чем это является само по себе)

Эпистемология Канта не может раскрывать действительность, поскольку она не берет начало в действительности Достоверность априорных заключений

Канта опровергается научными открытиями

1А. АГНОСТИЦИЗМ ИММАНУИЛА КАНТА

Философия Иммануила Канта отрица­ет, что мы можем знать, что собой пред­ставляет действительность. Такая точка зрения приводит к агностицизму — если мы не можем познать действительность, тогда мы не можем познавать истину.

1Б. Содержание познания определяется разумом

Чтобы понять отрицание Иммануилом Кантом познаваемости истины, мы долж­ны понять его эпистемологию. Джерри Джилл поясняет:

Эпистемология Канта, сформулирован­ная в его «Критике чистого разума», ос­новывается на точке зрения, что познание состоит из двух аспектов, а именно содер­жания и формы. Вместе с эмпириками [теми, кто полагается на познание через органы чувств] он утверждает, что содер­жание познания обеспечивается чувст­венным опытом, однако, вторя рациона­лизму, утверждает, что форма (или струк­тура) познания обеспечивается разумом. Кант считал, что разум играет активную роль в опыте познания, налагая на дан­ные, полученные через органы чувств, оп­ределенные неизменные «категории». Та­ким образом, то, что известно как чувст­венный опыт, в конечном итоге «отфильт­ровывается» или упорядочивается встро­енными категориями осмысления. Обе эти составляющие необходимы, но ни од­на в отдельности не является достаточной для существования знания (Gill, PRK, 76).

По собственным словам Канта, «суще­ствует два основных источника человечес­кого познания (вырастающих, быть мо­жет, из одного общего, но неизвестного нам корня), а именно, чувственность и рассудок: посредством первого нам дают­ся предметы [через наши ощущения], по­средством последнего — мысль [понима­ние]» (Kant, CPR, 22).

Кант поясняет последнее утверждение: «Однако хотя всякое наше познание и на­чинается с опыта, отсюда вовсе не следу­ет, что оно целиком происходит из опыта. Поскольку, наоборот, вполне возможно, что наше эмпирическое знание складыва­ется из того, что мы воспринимаем по­средством впечатлений, и из того, что на­ша собственная способность к познанию (лишь побуждаемая чувственными впе­чатлениями) сообщает от себя самой, — добавление, которое мы не сможем отли­чать от изначального, даваемого нам че­рез ощущения материала до тех пор, пока в ходе длительной практики не научимся внимательно и умело вычленять его» (Kant, CPR, 14).

Кант полагает, что категории, в кото­рых мы мыслим все нами воспринимае­мое, существуют лишь в нашем рассудке: «Пространство и время со всем, что они в себе содержат, — это не вещи или их свой­ства сами по себе, они принадлежат толь­ко к их внешним проявлениям; до этого пункта я согласен с теми идеалистами. Но они... рассматривали пространство как чисто эмпирическое понятие, которое... становится нам известным... лишь по­средством опыта... я же, напротив, пока­зываю... что пространство (а равно и вре­мя...) ...присуще нашей чувственности в качестве чистого знания, полученного до и независимо от чувственного восприятия или опыта» (Kant, PFM, 152).

Об этих встроенных категориях Кант пишет: «Если чистые рассудочные поня­тия относятся не к объектам опыта, а к вещам-в-себе (поитепа), они теряют всякое значение. Они служат лишь, так сказать, для расшифровки явлений, чтобы мы мог­ли читать их как опыт. Основоположе­ния, вытекающие из отношения этих по­нятий к чувственно воспринимаемому ми­ру, лишь служат нашему пониманию в де­ле эмпирического применения. За его пре­делами они — произвольные сочетания, без объективной действительности, и мы не можем a priori познавать их возмож­ность, равно как и их отношение к пред­метам» (Kant, PFM, 72,73).

Кант объявляет, что для познания дей­ствительности одного разума недостаточ­но: «Всеми своими a priori принципами разум никогда не научит нас чему-то боль­шему, чем предметы возможного опыта, но и об этих предметах он может научить нас лишь тому, что может быть познано в результате опыта... Разум не... учит нас ничему относительно вещи-в-себе» (Kant, PFM, 134).

По существу, утверждает Кант, дейст­вительность должна соответствовать ра­зуму, иначе мы не сможем познавать ее: «Разум должен рассматривать природу, конечно, с точки зрения получения зна­ния о ней, но действуя лишь как ученик, внимающий всему, чему наставляет его

учитель, а не как судья, принуждающий свидетелей отвечать только на те вопросы, которые он сам считает нужным задать» (Kant, CPR, 6).

Кант полагает: «Разум не черпает свои законы (a priori) из природы, но предпи­сывает их ей» (Kant, PFM, 82).

Кант утверждает, что нашел более чет­кие критерии для истины в априорных формах: «Поскольку истина основывает­ся на всеобщих и необходимых законах, как своих критериях, опыт [согласно иде­ализму] не может иметь никаких крите­риев истины, поскольку явления опыта... a priori ничего не имеют в своем основа­нии, откуда следует, что они суть одна лишь видимость; у нас же, напротив, про­странство и время (связанные с чистыми рассудочными понятиями) предписывают a priori всякому возможному опыту свой закон и одновременно дают верный крите­рий для отделения здесь истины от види­мости» (Kant, PFM, 152).

Кант делает заключение: «Вещи нам даны как вне нас находящиеся объекты наших чувств, однако мы ничего не знаем о том, каковы они сами по себе, поскольку знаем лишь их явления, то есть представ­ления, которые они в нас вызывают, воз­действуя на наши органы чувств» (Kant, PFM, 43). Кант категорично заявляет, что «ощущения никогда и никоим образом не позволяют нам познавать вещи-в-себе» (Kant, PFM, 42).

Мортимер Адлер делает обобщающий вывод: «Для Канта единственные вещи, которые не зависят от человеческого разу­ма, по его словам, Dinge an sich — вещи-в-себе, которым внутренне присуще быть непостижимыми. Это равносильно выска­зыванию, что реальное — непостижимо, а познаваемое — идеально в том смысле, что оно наделено идеями, которые наш ра­зум придает ему, чтобы сделать его тем, чем оно является» (Adler, ТРМ, 100).

2Б. Между нашим знанием и действительностью пролегает непреодолимая пропасть

Эпистемология [метод познания] Канта определяет нашему познанию границы, за пределами которых находится действи­тельность.

Согласно Канту, разум ищет истину: «Но эта область есть остров, самой приро дой заключенный в неизменные границы. Она есть царство истины... окруженное обширным и бушующим океаном, этим средоточием иллюзий, где мореплавате­лю, жаждущему открытий, туманы и льды кажутся новыми странами, постоян­но обманывая его пустыми надеждами и увлекая в опасные путешествия, отка­заться от которых он не в силах и которым он никогда не сможет положить конец» (Kant, CPR, 93).

Мы не можем найти истину, потому что, согласно эпистемологии Канта, мы не можем познавать действительность:

Поэтому мы приходим к выводу, что на­ша когнитивная способность не может пе­рейти границ возможного опыта; и все же именно это — наиболее важный предмет этой науки. Вывод в отношении нашего рационального познания a priori, к кото­рому мы приходим, заключается в том, что познание имеет дело с явлениями и что вещи в себе, обладая реальным суще­ствованием, находятся за его предела­ми... Мы не можем иметь никакого поня­тия о предмете как вещи-в-себе, но позна­ем его лишь как объект чувственной инту­иции (Kant, CPR, 8-9). Кант обращает внимание на то, что ра­зум не удовлетворяется знанием о нали­чии границ [за пределами которых мы не можем знать истину], но это — все, что он в состоянии знать: «Указанные... преде­лы уже недостаточны, после того как мы установили, что за ними находится еще что-то (хотя мы никогда и не узнаем, что это такое само по себе)» (Kant, PFM, 125). Кант обобщает: «То, что само изначаль­но есть лишь явление, например роза, считается в эмпирическом смысле вещью-в-себе... Напротив... ничто из созерцаемо­го в пространстве не есть вещь-в-себе... предметы сами по себе отнюдь не извест­ны нам, и то, что мы называем внешними предметами, суть не что иное, как представления нашей чувственности, формой которых служит пространство, а истин­ный коррелят их, то есть вещь-в-себе, не познается через эти представления, да и не может познаваться» (Kant, CPR, 26).

Исходя из своей эпистемологии, Кант приходит к заключению, что метафизика «является полностью изолированной умо­зрительной наукой... Она имеет дело лишь с концепциями... и в ней разум — только ее ученик» (Kant, CPR, 6).

Этьен Жильсон обращает внимание на то, что Кант не отрицает действитель­ность, но заключает ее в скобки как непо­знаваемую: «Фактически Кант никогда не должен был размышлять о действи­тельности как таковой, но он никогда не должен был ни отрицать ее, ни даже за­бывать о ней. Скорее, он должен был заключать ее в скобки, тем самым подра­зумевая, что она всегда присутствует там, где есть реальное познание, никоим обра­зом не ограничивая спонтанность челове­ческого понимания» (Gilson, BSP, 127-128).

Николас Решер полагает, что в эписте­мологии Канта действительность являет­ся бессмыслицей: «Для Канта концепция воспринимаемого предмета, свободного от условий восприятия, настолько бессмыс­ленна в каждой мелочи, как если бы она была концепцией "вида предмета", кото­рая свободна от любой и каждой точки на­блюдения и поэтому считается отделен­ной от одного из необходимых условий ви­димости» (Rescher NC, цит. по: Beck, КТК, 176).

ЗБ. Суть агностицизма Канта

Кант «полагал, что между реальным (номинальным) миром и кажущимся (фе­номенальным) миром имеется различие. Чтобы понять феноменальный мир, каж­дый человек имеет набор встроенных ка­тегорий (подобный тому, что мы подразу­меваем под исходными предпосылками). Никто не получает данные (феноменаль­ные) без категорий (исходных предпосы­лок). Знание, согласно Канту, есть объ­единенный продукт разума, (исследовате­ля), обладающего этими врожденными качествами (способностью организовы­вать и категоризировать), которые позво­ляют исследователю воспринимать зна­ние как таковое» (William Crouse, perso­nal correspondence, July 14,1999).

2A. ОТВЕТ

1Б. Агностицизм сам себе противоречит

Эпистемология Канта имеет результа­том агностицизм — утверждение, что ни­что не может быть известно о действитель­ности. Норман Гейслер комментирует это следующим образом: «В своей крайней форме [агностицизм] утверждает, что ни­какое знание действительности (то есть ис­тина) невозможно. Однако само это пред­ставляется как истина в отношении дейст­вительности» (Geisler, CA, 135). Он делает вывод относительно внутренне противоре­чивого характера этого утверждения: «Фундаментальный изъян твердой агно­стической позиции Канта — это его утвер­ждение о том, что он знает то, что, по его словам, является непознаваемым. Други­ми словами, если истинно то, что действи­тельность не может познаваться, никто, включая Канта, не знал бы ее. "Я знаю, что действительность непознаваема" — вот к чему сводится категорический агности­цизм Канта» (Geisler and Bocchino, WSA).

Опять же Гейслер утверждает:

Крайний агностицизм противоречит сам себе; он упирается во внутренне противо­речивое утверждение, что «мы знаем дос­таточно о действительности, чтобы утвер­ждать, что о действительности ничего не может быть известно». Это утверждение содержит в себе все необходимое для са­моопровержения. Поскольку если чело­век знает нечто о действительности, он, конечно, не может одновременно утвер­ждать, что вся действительность непозна­ваема. И конечно, если человек вообще ничего не знает о действительности, тогда он вообще не имеет никакого основания делать утверждения в отношении дейст­вительности. Будет недостаточным ска­зать, что его знание о действительности совершенно или полностью отрицатель­но, то есть что это — знание того, что дей­ствительность собой не представляет. По­скольку всякое отрицательное предпола­гает существование положительного, нельзя обоснованно утверждать, что не­что не является этим, если быть полно­стью лишенным знания «этого». Отсюда следует, что крайний агностицизм проти­воречит сам себе, поскольку предполагает определенное знание действительности, для того чтобы отрицать любое знание действительности (Geisler, CA, 20).

Такой агностицизм неприемлем: «Ве­роятность, что действительность может быть познаваемой, остается. Это, несом­ненно, было одним из наиболее устойчи­вых предположений в истории филосо­фии. Люди находились и сейчас находят­ся в поисках действительности. Любые рассуждения, которые a priori устраняют эту вероятность, не только противоречат самим себе, но также идут вразрез с основ­ным течением философских изысканий» (Geisler, PR, 89).

Мортимер Адлер отвечает на агности­цизм Канта вопросом: «И это вынуждает критика задать вопрос, как, если можно знать только то, что лежит в пределах чув­ственного эксперимента [Кант], можно оправдать того, кто утверждает, что ре­альные вещи не существуют за его преде­лами, и как он может говорить, что пред­ставляют собой границы, за пределы кото­рых не может проникать разумение чело­века, если он сам не преступил их? » (Ауег, LTL, 34)

Философ Людвиг Виттгенштейн пи­шет: «Чтобы быть в состоянии установить границы мысли, нам приходится при­знать мыслимыми обе стороны границы» (Wittgenstein, TLP, preface).

Этьен Жильсон отмечает: «Знание то­го, что представляет собой вещь, с учетом того, что она неизвестна, есть явное про­тиворечие теории Канта» (Gilson, BSP, 131).

Рабби Захариас: «Агностицизм Канта в отношении конечной действительности противоречит сам себе. Невозможно ниче­го утверждать в отношении конечной дей­ствительности, если чего-то не знать в от­ношении конечной действительности. Утверждать, как это делает Кант, что не­возможно преступить границу явлений, означает преступить границу, чтобы за­явить это. Иными словами, невозможно познать различие между явлением и дей­ствительностью, если не знать достаточно о том и другом, чтобы проводить меж­ду ними различие» (Zacharias, CMLWG, 203).

Г. А. Притчард отмечает, что уже ка­кое-то знание действительности несовмес­тимо с идеализмом в целом:

Чтобы думать о мире как о зависящем от разума, мы должны думать о нем как о со­стоящем лишь из череды явлений... То, что это — неизбежный результат идеа­лизма, не замечается, пока не следует предположение, что факты соотносятся с разумом главным образом через свою по­знаваемость... Преимущество этой фор­мы идеализма [Канта], по сути, происте­кает из того, что отрицание — цель идеа­лизма в целом. Вывода, что физический мир состоит из череды явлений, можно избежать, лишь принимая во внимание соотношение фактов с разумом посредст­вом познания, с последующим примене­нием независимого существования позна­ваемой действительности, не сознавая несогласованности (Pritchard, KTK, 122-123).

2Б. Категории разума соответствуют действительности, иначе агностицизм не может быть сформулирован

Профессор Гейслер обращает внимание на тщетность категорического отрицания того, что действительность познаваема:

Аргумент Канта, что категории мышле­ния (такие как единство и причинная связь) неприменимы к действительности, неудачен, поскольку если категории дей­ствительности не соответствуют таковым разума, то было бы нельзя делать ника­ких утверждений в отношении действи­тельности, включая и то утверждение, ко­торое сделал Кант. Иными словами, если реальный мир непознаваем, о нем нельзя делать никаких утверждений. Преформа-ция разума относительно действительно­сти необходима, вне зависимости от того, собираемся ли мы сказать о ней что-то по­ложительное или отрицательное. Мы да­же не можем мыслить о действительно­сти, что она не поддается осмыслению. Также, если кто-то выдвигает аргумент, что агностицизму вовсе не нужно делать какое-либо утверждение в отношении действительности, поскольку он просто определяет необходимые пределы нашего возможного знания, то можно показать, что даже эта попытка содержит внутрен­нее противоречие, поскольку сказать, что нельзя знать больше лежащего за преде­лами явлений или видимости, значит, провести пограничную линию, которую нельзя преступить. Однако нельзя очер­тить такие устойчивые пределы, не пре­ступая их. Нельзя утверждать, что явле­ние заканчивается здесь, а действитель­ность начинается там, если не видеть, хоть на некоторое расстояние, находяще­еся по другую сторону. Другими словами, как можно знать, в чем состоит различие между явлением и действительностью, если не знать и то, и другое, чтобы их сравнивать? (Geisler, CA, 21)

Г. А. Притчард отвечает на аргумент, что действительность — это то, что мы знаем о ней:

Фундаментальное возражение в ответ на такой ход мысли состоит в том, что это противоречит самой природе познания. Познание безоговорочно предполагает, что известная нам действительность су­ществует независимо от знания о ней и что нам известно об этой ее независимо­сти. Просто невозможно думать, что лю­бая действительность зависит от нашего или от любого другого знания о ней. Если знанию должно быть, должно сначала быть нечто, что нужно познавать. Други­ми словами, познание, по существу, есть открытие или обнаружение того, что уже есть. Если действительность может суще­ствовать или возникать только вследст­вие некоей деятельности или процесса со стороны разума, то эта деятельность или процесс будут не «познанием», а «постро­ением» или «созданием», но, в конечном счете, построение и познание должны быть признаны взаимоисключающими (Pritchard, KTK, 118).

Этьен Жильсон заявляет, что «вопреки идеалистическому тезису, можно знать, соответствуют наши идеи вещам или нет» (Gilson, PSTA, 275).

Пол Карус пишет о проблеме, с которой сталкивается агностицизм, когда катего­рии разума не являются одновременно категориями действительности: «Когда Кант отрицает, что пространство и время объективны, он теряется и сам себе проти­воречит. Либо он должен сказать, что про­странство и время ограничены пределами тела думающего субъекта, что является абсурдом, либо он должен приписать их предмету как вещи-в-себе, что противоре­чит его собственной теории, согласно ко­торой время и пространство относятся не к вещам-в-себе, но лишь к явлениям» (Carus, ЕКР, in Kant, PFM, 233).

Мортимер Адлер обращает внимание на следующее заблуждение идеализма: «Платон и Декарт, а позже также Кант и Гегель, заходят слишком далеко в своем разделении этих двух миров — чувствен­ного и мыслимого. Это проистекает из приписывания ими разуму автономии, которая делает его функционирование в некоторых или во всех отношениях неза­висимым от чувственного опыта.

Это приводит Платона и Декарта к на­делению разума врожденными идеями — идеями, которые никоим образом не про­истекают из чувственного опыта. Транс­цендентные категории Канта — другая разновидность того же самого заблужде­ния» (Adler, ТРМ, 34).

ЗБ. Невозможно делать утверждения о существовании без утверждения чего-либо в отношении сущности (чем это является само по себе)

Аргумент может быть сформулирован следующим образом:

Другой противоречивый момент в предпо­ложении Канта — это то, что он знает, что поитепа [реальный мир в отличие от проявления мира] существует, но не зна­ет, что это. Можно ли знать, что нечто существует, ничего не зная о том, что это?.. Невозможно утверждать, что нечто существует, одновременно не заявляя че­го-либо о том, что это собой представля­ет. Даже описать это как «в себе» или «ре­альное» уже означает сказать что-то. Бо­лее того, Кант признавал, что источник явления, которое мы воспринимаем, не­познаваем. Все это информирует нас о ре­альности, а именно это — реальность, представляющая собой источник ощуще­ний, которые мы имеем. Даже это — не­что меньшее, чем полный агностицизм (Geisler, CA, 21-22).

Г. А. Притчард утверждает, что «по­скольку знание проистекает из действи­тельности, отделяясь от нее в процессе по­знания, утверждение, что действитель­ность зависит от разума, представляет со­бой утверждение в отношении вещи, кото­рая в себе, но отделена от той, которая по­знается» (Pritchard, KTK, 121).

«Это общий корень, — полагает Этьен Жильсон, — от которого произрастают и чувствительность, и понимание; об этом корне Кант говорит, что он существует, но мы не знаем, какой он, и потому мы долж­ны в конце концов выкопать его и вынести на свет. Вкратце говоря, если мы не хотим, чтобы он оставался в качестве инородного тела, произвольно внедренного в постижи­мый мир понимания, действительность должна быть категорически отклонена или, иначе, принята a priori подобно всему остальному» (Gilson, BSP, 132).

Жильсон продолжает: «Действитель­ности в критике Канта присутствует и слишком много, и недостаточно. Слиш­ком много — потому что она, как и в слу­чае с Юмом, представляется таким же произвольным образом. Недостаточно — потому что она настолько непостижима, что в критическом идеализме Канта ее практически не больше, чем было в абсо­лютном идеализме Беркли» (Gilson, BSP, 134-135).

Пол Карус отмечает: «Поэтому, прини­мая, что рисуемая ощущениями в нашей интуиции картина мира представляет со­бой субъективное явление... мы утвер­ждаем, в отличие от Канта, что его фор­мальные начала представляют собой функцию, которая присуща действитель­ности в качестве формы действительно­сти.

Принимая форму как чисто субъектив­ную, Кант превращает, несмотря на все свои утверждения, все идеи, все мысли, всю науку в чисто субъективное самодо­вольство. Он — больше идеалист, чем Бер­кли. Наука может считаться объектив­ным методом познания, только если зако­ны формы — объективные черты действи­тельности» (Carus, ЕКР, in Kant, PFM, 210).

Карус делает вывод: «Если вещи-в-себе означают объективные вещи, то есть ве­щи, независимые от нашего восприятия, мы должны отрицать, что они непознавае­мы» (Carus, ЕКР, in Kant, PFM, 236).

Рудольф Г. Бендес утверждает, что идея бытия соответствует действительно­сти:

Какую мы можем иметь уверенность в объективности идеи бытия? Откуда мы знаем, что она соответствует действитель­ности, не имея возможности сравнить ее с непознаваемой вещью-в-себе в силу того, что последняя непосредственно недосяга­ема? Эта трудность ни в коем случае не но­ва — она была отмечена и опровергнута не только Фомой Аквинским, но и до него Аристотелем. Характерная тенденция со­временной мысли состоит в том, чтобы де­лить и отделять. Ее фатальная ошибка в области эпистемологии состоит в том, чтобы отделять познанные предметы не­посредственно от самой вещи, а затем бес­помощно пытаться ликвидировать про­пасть между субъектом и объектом (Ban­das, СРТР, 62).

Далее Бендес отмечает универсальность идеи бытия:

Идея бытия применима ко всей действи­тельности — фактической или возмож­ной, настоящей, прошлой или будущей. Она применима к любой стадии действи­тельности.. . Никакое утверждение не воз­можно без бытия. Отделить себя от влия­ния бытия означало бы совершить интел­лектуальное самоубийство и обречь себя на вечное молчание. Любой, кто употреб­ляет глагол «быть» и делает утверждение, а также тот, кто более догматичен и кате­горичен, чем большинство наших совре­менников, обязательно принимает фило­софию бытия со всеми ее следствиями, значениями и ответвлениями (Bandas, СРТР, 346).

В «Кембриджском философском слова­ре» Панайот Бучваров утверждает, что ес­ли агностик не говорит о сущности, он на­талкивается на два нежелательных за­ключения:

Принимать возражение [о том, что мы не можем сформировать никакого понятия реальных предметов] может означать, что мы не можем иметь никакого знания о ре­альных предметах как они есть, что эта истина не должна пониматься как соот­ветствующая таким предметам. Однако, само по себе, это имеет далеко идущие по­следствия: либо 1) мы должны принять явно абсурдный взгляд, что никаких ре­альных предметов не существует... по­скольку мы едва поверим в реальность чего-то, в отношении чего не можем сфор­мировать вообще никакого понятия, либо 2) мы должны столкнуться с, по-видимо­му, безнадежной задачей решительного изменения в том, что мы подразумеваем под «действительностью», «понятием», «опытом», «знанием», «истиной» и очень многим другим (Butchvarov, MR, цит. по: Audi, CDP, 488).

Бучваров отмечает: «Если понимание нами независимого пространственно-вре­менного мира с неизбежностью субъек­тивно, у нас нет причин утверждать, что такой мир существует, особенно с учетом того, что представляется внутренне про­тиворечивым говорить о понятии, которое не зависит от наших понятийных способ­ностей» (Butchvarov, MR, цит. по: Audi, CDP, 490).

4Б. Эпистемология Канта не может раскрывать действительность, поскольку она не берет начало в действительности

Как мы отметили во введении к данной главе, неправильно начинать с разума в надежде найти путь к раскрытию дейст­вительности.

Ф. Г. Паркер отмечает, что правильно начинать с действительности: «Извест­ные факты... не зависят от того, что они известны, касается ли это их природы или существования; знание зависит от познан­ных фактов» (Parker, RAK, цит. по: Houde, PK, 48).

Этьен Жильсон раскрывает дилемму, с которой сталкивается идеалист, соверша­ющий подобную ошибку:

Самое большое различие между реали­стом и идеалистом заключается в том, что идеалист думает, в то время как реалист знает. Думать для реалиста означает про­сто организовывать определенные преды­дущие действия по познанию или раз­мышлять над их содержанием. Он никог­да не сделает мысль отправной точкой своих размышлений, поскольку для него мысль возможна только там, где сначала существует определенное знание. По-. скольку идеалист продвигается от мысли к вещам, он не в состоянии знать, соответ­ствует ли его отправная точка предмету или нет. Если он спросит реалиста, как со­единить предмет с мыслью, от которой он отталкивается, последний должен сразу ответить, что сделать это невозможно и что, по существу, именно в силу этого он и не является идеалистом. Реализм, наобо­рот, исходит из познания, то есть отталкивается от действия ума, которое, по су­ти, состоит в постижении предмета. Та­ким образом, для реалиста вопрос пред­ставляет не неразрешимую проблему, но псевдопроблему, что явно не то же самое (Gilson, VMYR, цит. по: Houde, PK, 386).

Жильсон делает следующее предупре­ждение тем, кто вступает в дискуссию с идеалистом:

Нужно всегда помнить, что невероятно­сти, которыми идеализм пытается за­гнать реализм в угол, — продукт самого идеализма. Когда он подначивает нас сравнить познанную вещь с самой вещью, он лишь демонстрирует снедающий его внутренний изъян. Для реалиста нет ни­какого «noumenon» [вещи-в-себе] в том смысле, в какой его понимает идеалист. Познание предполагает присутствие са­мой вещи в разуме. Нет никакой нужды предполагать нечто, стоящее за вещью, присутствующей в разуме, — таинствен­ный и непостижимый дубликат, который был бы вещью вещи в разуме. Знать — это не понимать вещь, как она находится в мысли, но понимать вещь в мысли, как она есть (Gilson, VMYR, цит. по: Houde, PK, 388).

5Б. Достоверность априорных заключений Канта опровергается научными открытиями

A priori означает «независимое от опы­та» . Мортимер Адлер поясняет, что Кант сделал с априорными синтетическими су­ждениями: «Кант наделил человеческий разум трансцендентальными формами чувственного восприятия или интуицией (формами пространства и времени), а так­же трансцендентальными категориями понимания. Это означает, что разум ис­пользует эти трансцендентальные формы и категории в опыте, тем самым создавая картину и характер опыта, которым мы располагаем» (Adler, ТРМ, 96). Иными словами, разум может знать действитель­ность только лишь в соответствии с этими априорными категориями. Это означает, что единственный для нас способ судить, соответствует ли нечто действительности (являясь истинным), — это основываться на этих априорных категориях, а не на на­шем опыте самой действительности.

Адлер поясняет, что мотивом Канта бы­ло упрочение евклидовой геометрии, арифметики и ньютоновой физики как примеров априорных заключений о фор­мировании действительности. Однако Ад­лер напоминает нам, что:

хватило трех исторических событий, что­бы продемонстрировать, насколько иллю­зорной оказалась точка зрения, в которой он так преуспел.

Открытия и развития неевклидовой гео­метрии и современной теории чисел долж­но хватить, чтобы продемонстрировать, насколько умозрительным оказалось вне­дрение Кантом трансцендентальных форм пространства и времени, которые контро­лируют наше чувственное восприятие и придают смысл и действенность евклидо­вой геометрии и простой арифметике.

То же самое относится и к замене ньюто­новой физики [Вселенная — гигантский механизм. Бог находится вне его.] совре­менной физикой относительности. Допо­лнение вероятностных или статистичес­ких законов к причинно-следственным законам, развитие физики элементарных частиц и квантовой механики также в до­статочной мере демонстрируют, насколь­ко абсолютно надуманным было внедре­ние Кантом трансцендентальных катего­рий для придания действенности и непо­колебимости ньютоновой физике.

Адлер делает вывод: «Остается загад­кой, как в XX столетии можно всерьез воспринимать трансцендентальную фило­софию Канта, даже при том, что она неко­торыми сторонами может постоянно оста­ваться привлекательной как необычайно искусное и изобретательное порождение ума» (Adler, ТРМ, 97-98).

Пол Карус подводит итог: «Если не осу­ждать науку как каприз человеческого разума, мы должны допустить, что, не­смотря на несовершенство отдельного уче­ного, идеал науки (который состоит в опи­сании вещей в их объективном бытии) по­лучает оправдание и может реализовываться во все большей степени» (Carus, ЕКР, in Kant, PFM, 236).